Владимир Маяковский

Во весь голос

Первое вступление в поэму

    Уважаемые
              товарищи потомки!
    Роясь
          в сегодняшнем
                        окаменевшем г.....,
    наших дней изучая потемки,
    вы,
        возможно,
                  спросите и обо мне.
     И, возможно, скажет
                        ваш ученый,
    кроя эрудицией
                   вопросов рой,
    что жил-де такой
                     певец кипяченой
    и ярый враг воды сырой.
    Профессор,
              снимите очки-велосипед!
    Я сам расскажу
    о времени
              и о себе.
    Я, ассенизатор
                   и водовоз,
    революцией
               мобилизованный и призванный,
    ушел на фронт
                  из барских садоводств
    поэзии -
             бабы капризной.
    Засадила садик мило,
    дочка,
           дачка,
                  водь
                       и гладь -
    сама садик я садила,
    сама буду поливать.
    Кто стихами льет из лейки,
    кто кропит,
                набравши в рот -
    кудреватые Митрейки,
    мудреватые Кудрейки -
    кто их к черту разберет!
    Нет на прорву карантина -
    мандолинят из-под стен:
    "Тара-тина, тара-тина,
    т-эн-н..."
    Неважная честь,
               чтоб из этаких роз
    мои изваяния высились
    по скверам,
                где харкает туберкулез,
    где б... с хулиганом
                         да сифилис.
    И мне
          агитпроп
                   в зубах навяз,
    и мне бы
             строчить
                      романсы на вас -
    доходней оно
                 и прелестней.
    Но я
         себя
              смирял,
                      становясь
    на горло
             собственной песне.
    Слушайте,
              товарищи потомки,
    агитатора,
               горлана-главаря.
    Заглуша
            поэзии потоки,
    я шагну
            через лирические томики,
    как живой
              с живыми говоря.
    Я к вам приду
                  в коммунистическое далеко_
    не так,
            как песенно-есененный провитязь.
    Мой стих дойдет
                    через хребты веков
    и через головы
                   поэтов и правительств.
    Мой стих дойдет,
                     но он дойдет не так, -
    не как стрела
                  в амурно-лировой охоте,
    не как доходит
                   к нумизмату стершийся пятак
    и не как свет умерших звезд доходит.
    Мой стих
             трудом
                    громаду лет прорвет
    и явится
             весомо,
                     грубо,
                            зримо,
    как в наши дни
                   вошел водопровод,
    сработанный
                еще рабами Рима.
    В курганах книг,
                     похоронивших стих,
    железки строк случайно обнаруживая,
    вы
       с уважением
                   ощупывайте их,
    как старое,
                но грозное оружие.
    Я
      ухо
          словом
                 не привык ласкать;
    ушку девическому
                     в завиточках волоска
    с полупохабщины
                    не разалеться тронуту.
    Парадом развернув
                      моих страниц войска,
    я прохожу
              по строчечному фронту.
    Стихи стоят
                свинцово-тяжело,
    готовые и к смерти
                       и к бессмертной славе.
    Поэмы замерли,
                   к жерлу прижав жерло
    нацеленных
               зияющих заглавий.
    Оружия
           любимейшего
                       род,
    готовая
            рвануться в гике,
    застыла
            кавалерия острот,
    поднявши рифм
                  отточенные пики.
    И все
          поверх зубов вооруженные войска,
    что двадцать лет в победах
                               пролетали,
    до самого
              последнего листка
    я отдаю тебе,
                  планеты пролетарий.
    Рабочего
               громады класса враг -
    он враг и мой,
                   отъявленный и давний.
    Велели нам
               идти
                    под красный флаг
    года труда
               и дни недоеданий.
    Мы открывали
                 Маркса
                        каждый том,
    как в доме
               собственном
                           мы открываем ставни,
    но и без чтения
                    мы разбирались в том,
    в каком идти,
                  в каком сражаться стане.
    Мы
       диалектику
                  учили не по Гегелю.
    Бряцанием боев
                   она врывалась в стих,
    когда
          под пулями
                     от нас буржуи бегали,
    как мы
           когда-то
                    бегали от них.
    Пускай
            за гениями
                      безутешною вдовой
    плетется слава
                   в похоронном марше -
    умри, мой стих,
                    умри, как рядовой,
    как безымянные
                   на штурмах мерли наши!
    Мне наплевать
                  на бронзы многопудье,
    мне наплевать
                  на мраморную слизь.
    Сочтемся славою -
                       ведь мы свои же люди, -
    пускай нам
               общим памятником будет
    построенный
                в боях
                       социализм.
    Потомки,
              словарей проверьте поплавки:
    из Леты
            выплывут
                     остатки слов таких,
    как "проституция",
                       "туберкулез",
                                     "блокада".
    Для вас,
             которые
                     здоровы и ловки,
    поэт
         вылизывал
                   чахоткины плевки
    шершавым языком плаката.
    С хвостом годов
                    я становлюсь подобием
    чудовищ
            ископаемо-хвостатых.
    Товарищ жизнь,
                   давай
                       быстрей протопаем,
    протопаем
              по пятилетке
                           дней остаток.
    Мне
        и рубля
                не накопили строчки,
    краснодеревщики
                    не слали мебель на_ дом.
    И кроме
         свежевымытой сорочки,
    скажу по совести,
                      мне ничего не надо.
    Явившись
             в Це Ка Ка
                        идущих
                               светлых лет,
    над бандой
               поэтических
                           рвачей и выжиг
    я подыму,
              как большевистский партбилет,
    все сто томов
                  моих
                       партийных книжек.

    1929-1930